Жертва 14.10

Старшая школа Аркадия — учебное заведение, поступить в которое мечтал каждый ребёнок в Броктон-Бей. В основном потому, что все знали — в Аркадии учатся Стражи, а значит, один из твоих одноклассников мог оказаться супергероем или героиней. Для остальных ты и сам мог легко казаться одним из них. Здесь учились не такие богатые дети, как в школе Безупречность, но это была хорошая школа. Каждый ученик относился к своим одноклассникам с предельным уважением. Школа и её учащиеся обладали определённым статусом и гордились этим.

Сейчас это место изменилось и вызывало совершенно другие чувства. Входные ворота напоминали тысячелетние развалины, острые каменные углы были сбиты, обвивавшие вход ветви плюща засохли. В окнах здания не было стёкол, а лужайка перед школой превратилась в мешанину травы и грязи. Легкие струйки красноватого тумана, окружавшие здание, придавали ему вид, больше напоминающий декорации к фильму ужасов.

Без сомнения, я прибыла в нужное место.

“Панацея — целитель, верхний этаж. Джек — злодей с ножами, девочка-блондинка — химик-технарь. Панацея — целитель на верхнем этаже. Джек — с ножами, блондинка — химик”.

Я непрерывно повторяла слова, чтобы удержать имена и описание основных игроков в моей кратковременной памяти, чтобы не забыть, кто они.

Школа располагалась на холме, значит, вода и миазмы были далеко, и сюда добралась только незначительная их часть. То, что всё-таки достигло школы, было остановлено стеной, окружавшей здание. Хотя ограждение и было декоративным, но с этой задачей справилось.

“Панацея — целитель, верхний этаж, Джек с ножами, блондинка — химик-технарь. Панацея — целитель, верхний этаж, Джек с ножами, блондинка — химик-технарь”.

Похоже, что металлические пауки потеряли мой след. Возможно, они бросили погоню и вернулись к своему хозяину, но сейчас об этом можно было не думать.

Джек и технарь, скорее всего, вошли через первый этаж. Я решила приземлиться на крышу. Коснувшись твёрдой поверхности, вытащила мобильник. Нет сигнала.

Нужно кому-нибудь дать знать о том, что происходит. У меня было прискорбно мало снаряжения, и я не рассчитывала победить в одиночку, особенно когда мои противники не были ослаблены действием миазмов.

Можно было составить из насекомых над школой гигантскую девятку, как знак того, что парочка здесь… но не было гарантии, что кто-либо придёт. Кроме того, существовала возможность, что хорошие парни сбросят на нас ещё одну бомбу. Прикончат целителя, а возможно, и меня. Панацея должна остаться в живых, иначе от последствий миазмов Ампутации погибнет весь город.

“Панацея — целитель, верхний этаж, Джек с ножами, блондинка — химик-технарь”.

Я осторожно ощупала порез на лице. Похоже, когда я спряталась за технарём, Джек приостановил удар, поскольку порез был поверхностный. Тем не менее, он был длинным, и пальцы стали мокрыми от крови. На чёрной ткани перчаток кровь была почти не видна, так что непонятно, много ли её было. Не уверена, стоит ли мне об этом знать.

На крышу вела дверь. Я сумела подковырнуть ручку ножом, потом ударом ноги отломила её. Замок был размещен внутри ручки, а провернуть механизм после того, как он стал доступен, не составило труда. Замок был ненадёжным, скорее защита от детей, желающих выбраться на крышу, чем от желающих проникнуть в здание снаружи.

За дверью начиналась лестница, ведущая на верхний этаж здания. Похоже, здесь было подсобное помещение для уборщиц. Я послала Атланта на разведку, потом осмелилась спуститься сама. Параллельно я начала распределять рой по зданию школы. Я натягивала шёлковые нити поперёк дверных проёмов и коридоров, чтобы узнать, если кто-то будет проходить. Я разместила муравьёв, уховёрток, многоножек и мокриц на стенах, чтобы получить представление о планировке, и послала в каждое помещение мух для поиска людей.

Снова и снова я прокручивала в голове имена и характеристики, напоминая себе, кого ищу в здании. Не знаю, была ли от этого какая-то польза, но мне не хотелось снова оказаться одураченной.

Нашлось всего два коридора с тремя классами, куда насекомые не могли проникнуть и погибали на месте. Значит, вероятное местоположение Девятки ограничено небольшой областью.

Хуже всего то, что я не могла найти Панацею. Значит ли это, что она рядом с врагами? Безрадостная мысль.

Я продолжала плести паутину поперёк всех проходов, чтобы быть в курсе перемещений врагов. Внимательно проверяла каждое помещение, прежде чем продвинуться чуть дальше. Рой сканировал стены и пол, я старалась подмечать мельчайшие детали.

Неподалёку от того места, где была Девятка, я увидела на стене мокрое пятно, краска в его пределах потеряла цвет. Я послала насекомых, и они ощутили разбросанные вокруг пятна осколки стекла. Нельзя было сказать, что рой что-то почуял, но всё же что-то тяжёлое было в воздухе, оно мешало мухам махать крыльями, вызывая в их мускулатуре нехватку кислорода. Плотная, липкая субстанция, без цвета, без запаха, простирающаяся на несколько метров вокруг пятна.

Я вернулась, выбрала другой маршрут и уменьшила скорость вдвое, пристально выискивая признаки опасности. Ещё дважды я находила такие же ловушки, покрытые лишенным запаха дымом, и оба раза меняла маршрут.

Я остановилась у границы, гибельной для насекомых. Мухи доставили мне пауков, и те по моему приказу начали плести шёлковый шнур. Я оставила их позади, подкралась ближе и стала слушать:

— …умы мыслят одинаково. Я сделала что-то похожее для Сибири, — произнесла девочка.

— Заткнись. Мы ни капли не похожи, — другой женский голос.

— Но мы можем такими стать! Разве ты не хотела начать всё заново? Я могу сделать тебя моложе! Мы будем на вид одного возраста! Будем носить похожие костюмы! Ой! Я же могу сделать пластическую операцию, и мы вообще будем близняшки!

— Ты… ты сделала это с собой? Сделала себя младше?

— Нет, — мужской голос. — Будь уверена, юность Ампутации неподдельна. С одной стороны, это достоинство, которое делает её креативной и свободной в выражении своих идей. Но в каких-то случаях незрелость становится недостатком.

— Это не… не задевает тебя? То, что он так о тебе говорит?

— Джек знает, что делает.

— Знаю. Я много чего знаю, — сказал Джек вкрадчиво, почти искусительно.

— Прекрати. Я знаю о твоём красноречии. Не хочу ничего слушать.

— Предпочитаешь другой вариант? — сказал Джек спокойно.

Я представила его с ножом в руке. Открытая угроза.

Долгое молчание.

— Думаю, нет. Так что давай поговорим.

— Говори, — сказала Панацея, её голос потух, она словно почти сдалась.

— Что сдерживает тебя? Ты способна на столь многое: изменить мир, уничтожить его, но ты такая маленькая, Амелия Клэр Лавер.

Он практически насмехался, когда произнёс её имя.

— Это не моё имя.

— Это имя, с которым ты родилась. Представь себе моё удивление, когда я обнаружил твоё родство с Маркизом. Когда я в последний раз был в Броктон-Бей, то пересекался со всеми основными игроками. Встречал и его. И должен сказать тебе, Амелия, это была очень интересная личность.

— Мне не особо интересно.

— Я всё равно расскажу. У меня есть и другие причины для этого, но я вернусь к ним позже. Маркиз был человеком чести. Он завёл правила игры и жёстко следовал им. Он рискнул своей жизнью и рукой, чтобы удержать меня от убийства женщин и детей, и я решил попробовать, смогу ли я сломать его. Должен признать, я не преуспел.

— Он убил дочь Всеотца.

— Нет, Амелия, он не убивал.

Пауза.

— Её убил ты?

— Нет. Я хочу сказать, что Маркиз не убил бы девочку ни при каких условиях. Это одно из правил, которые он установил для себя. Если бы он собирался нарушить это правило, то он сделал бы это, когда я пытался сломать его.

— Всеотец перед смертью назначил цену за мою голову, потому что Маркиз убил его дочь. Потому что… Вот как я узнала об отце. Когда Дракон написала Кэрол.

— Кэрол… Ах да, Брандиш. Что ж, мне думается, либо Дракон манипулировала тобой, либо отец манипулировал Драконом, чтобы передать тебе сообщение.

— Сообщение?

— О том, что он существует, о том, где он. Возможно, Маркиз пытался найти способ остаться в памяти у своего ребёнка. Он был старомоден. Вполне логично, что он ищет бессмертия в своём потомстве.

— Это глупо, — вмешалась Ампутация. — Зачем делать такое, когда кто-то типа меня может сделать человека бессмертным по-настоящему?

— Тихо ты. Дошей свои раны, пока я говорю с Амелией.

— Ладно, — сказала Ампутация. Её голос прозвучал в то же самое время, как Панацея начала говорить:

— Прекрати называть меня так. Это не моё имя.

— Правда?

Снова тишина.

— Ты дочь своего отца. Вы связаны правилами, которые сами для себя установили. Его правила определяли его поведение, границы, в которых он работал, цели, которых он добивался, и методы, которые он использовал. Они защищали его не меньше, чем его сила. Я думаю, что твои правила — твоя слабость. Вместо того, чтобы направлять тебя, они заставляют метаться, и сейчас тебе не на кого и не на что опереться. Здесь только твоя сестра, и мы оба знаем, почему она с тобой.

Сестра. Я сделала мысленную пометку. В комнате четыре человека.

— Я… откуда ты это знаешь?

— Кое-что выловила наша чтец эмоций. Остальное я выяснил сам. Как ты можешь догадаться, я разбираюсь в сломленных личностях.

Ампутация хихикнула.

Мне не нравилось, к чему всё идет. Я осмотрела двери дальше по коридору. В верхней части каждой двери раньше было окошко, но сейчас от них остались только отдельные осколки, разбитые стекла усеивали пол. Было бы здорово, если бы что-нибудь вдруг неожиданно отвлекло их внимание или если бы у них начался какой-нибудь жаркий спор. Тогда я смогу встать, подойти к окошку, прицелиться и выстрелить. Разрядить обойму в Джека и Ампутацию.

Или же я промахнусь, и мучительная смерть ждёт Панацею, её сестру и меня. Если я хочу что-нибудь провернуть, мне очень нужно их отвлечь.

— Я не… я не настолько сломлена. Я не чудовище, — возразила Панацея и запоздало добавила: — Без обид.

— Меня называли и похуже. Мне почти нравится, когда меня называют чудовищем. Словно ты перерос человечность и стал легендарным персонажем.

— Легендарным.

— Да, по словам Душечки, могут произойти разрушения, о которых будут слагать легенды.

— Что?

— Она недавно сообщила мне, что я стану причиной конца света. Не вполне понятно, как или когда… Возможно, я стану бабочкой, взмах крыльев которой через цепочку причин и следствий породит ураган.

— Я не хочу конца света, — сказала Ампутация. — Наш мир прикольный.

— Да, но мы не обязаны погибнуть вместе со всеми. Всегда будут выжившие.

— Точно.

— И возникает интересная возможность. После того, как все погибнут, будет новое начало. А кто лучше тебя и Манекена сможет из остатков старого сотворить новый мир?

— И Амелии?

— И Амелии, если она захочет. Мы сможем стать богами в новом мире.

— Ты псих, — пробормотала Панацея.

— Согласно исследованиям, пациенты с клинической депрессией склонны к более точным оценкам реальности по сравнению со средним индивидуумом. Мы лжем себе, слои лжи и самоубеждений накладываются друг на друга, скрывая от нас мир, заполненный болью и страданиями. Мы надеваем на себя шоры. Тот, кто избавляется от иллюзии, либо срывается в депрессию, либо ломается и сходит с ума. Может быть, я псих именно потому, что вижу суть вещей более ясно?

— Нет, — тихо сказала Панацея. — Э-э… ты не убьёшь меня, если я буду спорить?

— Скорее убью, если ты не будешь.

— Дело не в том, что ты смотришь на вещи более ясно. Я думаю, твой взгляд искажён.

— За миллионы поколений, которые предшествовали твоему рождению, сколько твоих предков достигли успеха только потому, что они были жестоки к другим, лгали, жульничали, крали у родни, предавали братьев и сестёр, воевали с соседями, убивали? Мы знаем о Маркизе, он один из них.

«А сколько людей достигли успеха, потому что они работали сообща?» — подумала я.

Джек, вероятно, знал, как возразить на мой вопрос, но я не собиралась вступать в разговор, а Панацея не спрашивала. Она молчала.

Я сидела сжавшись, готовая подорваться и стрелять при первой же возможности. Подойдет любой повод. Подойдёт что угодно.

Я мысленно воспроизвела движения, шаги, которые нужно сделать, прежде чем открыть огонь, и осознала, что осколки стекла на земле между мной и дверью выдадут меня ещё до выстрела. Медленно, осторожно я начала сметать осколки в сторону, прислушиваясь к разговору в надежде услышать повод к началу действия.

— Выживают наиболее приспособленные. Звучит вполне прилично, но, в действительности, это сотни, тысячи лет жестоких, грязных актов насилия, миллиарды событий, от которых ты захотела бы отвернуться, если бы присутствовала там лично. Именно они сделали тебя такой, какая ты есть. Мы носим маски, мы притворяемся хорошими, мы протягиваем руку помощи другим, но исключительно из корыстных причин, поскольку мы всё те же жестокие, сладострастные, алчные, эгоистичные обезьяны. Глубоко внутри мы все — чудовища.

Снова пауза, когда, похоже, происходило что-то, что я не могла увидеть. Джек издал сухой смешок:

— Я попал в точку?

— Я… не такой человек. Не чудовище. Я убила бы себя раньше, чем стала такой.

— Но ты понимаешь, как ты можешь стать такой же, как мы. Это даже не очень сложно. Просто… избавься от своих правил. Ты получишь всё, что захочешь.

— Но только не семью.

— Нет, и семью тоже, — вклинилась Ампутация.

— Вы убиваете друг друга. Это не семья.

— Ты мешаешь нашему разговору, Ампутация, — упрекнул Джек девочку. — Амелия, когда я говорю, что ты можешь иметь всё, что захочешь, то имею в виду, что ты можешь жить без чувства вины, без стыда, и твоя сестра сможет быть рядом с тобой. Никаких мучительных сомнений, никаких гнетущих чувств. Разве ты не мечтала ночами, лёжа в постели, о мире, где ты сможешь так жить? Я хочу сказать, что ты можешь получить всё это, и обещаю, что переход от тебя такой, какая ты сейчас, к такой, какой ты можешь быть, значительно короче, чем ты думаешь.

— Нет, — её отрицание звучало нерешительно.

— Амелия, ты можешь освободиться и полюбить жизнь впервые с тех пор, как ты была маленькой.

И вдруг её защита дрогнула:

— Я никогда так себя не чувствовала. Никогда не была беззаботной. Никогда, сколько я себя помню. Даже когда была ребёнком.

— Понятно. Твои первые воспоминания, о чём они? О доме Маркиза? Нет? О жизни в доме героев и героинь, которые стали твоей фальшивой семьёй? Ах, вижу, выражение лица изменилось. Должно быть, твои первые воспоминания были о том, как ты пыталась приспособиться к своему новому дому, к школе, к жизни без твоего папочки-суперзлодея. Когда ты с этим справилась, у тебя появились другие заботы. Я думаю, семья всегда была отдалена от тебя, ты пыталась угодить им, быть хорошей девочкой, но это в принципе не могло помочь. Только приводило к разочарованию.

— Ты говоришь как Сплетница. И это не комплимент.

— Я не получал способности понимать людей, а научился этому сам, уверяю тебя. Большинство заключений, к которым я пришел, я вывел из подсказок, которые ты мне дала. Язык тела, интонации, мелкие подробности, о которых ты говорила. Я разбираюсь в этом, знаю, на что обращать внимание, потому что я уже встречал таких как ты. Вот что я тебе предлагаю. Шанс впервые в жизни оказаться среди подобных тебе людей, шанс обрести саму себя, иметь всё, что ты хочешь, и быть со мной. Я думаю, ты никогда не была рядом с тем, кто действительно обращал на тебя внимание.

— Была Сплетница. И Рой.

Я вздрогнула.

— Я имел в виду, на долговременной основе, но давай поговорим об этом. Наверное, они говорили тебе: «Нет, ты не плохая, ты можешь быть хорошей».

— Да.

— Но ты им не поверила, разве нет, Амелия? Ты долгие годы говорила себе обратное. Ты плохой человек, ты обречена быть плохой, обстоятельствами и по зову крови. И даже несмотря на то, что ты не поверила им, поверь мне, когда я говорю тебе: нет, ты не хороший человек, но это нормально.

— Не нормально.

— Ты можешь так говорить, но ты веришь моим словам.

Новая пауза. Панацея не осмелилась ответить.

— Разве это честно? Ты не совершала никаких проступков, но в твоих венах течёт кровь преступника, и это определяет отношение твоей семьи к тебе. Ты угнетена чувствами, которые вызваны не твоими ошибками, ты приговорена к бесцветной жизни, жизни без радости, без удовольствия. Разве ты не заслужила следовать своим чувствам? Пятнадцать лет ты делала то, что хотели другие, делала то, что хотело общество. Разве ты не заработала право хотя бы однажды следовать своим желаниям?

— Звучит неубедительно, — сказала Панацея, но голос звучал неуверенно.

— Я понимаю. Поэтому и предлагаю сделку. Если ты захочешь попробовать, то мы сдадимся.

— Что?

— Я даже не хочу, чтобы ты сделала это сейчас. Просто посмотри мне в глаза и искренне пообещай, что ты это сделаешь. Ты отбросишь все правила, которые установила. Мне всё равно, что ты сделаешь потом, можешь стереть память своей сестре, можешь покончить с собой, можешь бежать или охотиться на нас. Твоя сторона одержит победу.

— Разве мы уже не победили?

— Это спорно. Я по-настоящему наслаждаюсь текущей ситуацией. Всё просто замечательно, мы явно произвели впечатление.

— Сделка — это ловушка. Ты заставишь меня принять её, а потом убьёшь меня.

— Я мог бы, но не буду. Разве ты теряешь что-нибудь? Если я захочу убить тебя, то убью, неважно, что ты будешь говорить или делать. Три слова: «я это сделаю», и мы уходим из города.

Я едва не вскочила и не начала стрелять до того, как она примет то или иное решение. Мне пришлось убедить себя ждать, убедить себя, что они в любом случае не собираются уходить, что бы там ни говорили.

Потом я услышала, как в классе захрустело стекло под чьими-то ногами.

Учитывая, сколько времени я выжидала, мне нужно было воспользоваться этой возможностью. Сердце застучало, руки задрожали, несмотря на то, что я крепко сжимала рукоять пистолета. Сделав медленный выдох, я плавно поднялась на ноги и шагнула к проёму, целясь пистолетом через окошко в двери.

Они меня не услышали. Поэтому я смогла оценить обстановку и убедиться, что стреляю в тех, кого надо.

Это был музыкальный класс. Ряды сидений располагались на поднимающихся ступенями возвышениях, за которыми были окна с выбитыми стёклами, пол усыпан осколками. На нижнем «этаже» располагался подиум для учителя. Джек поднимался по ступеням к девушке. Я знала, что это Джек, потому что это был единственный мужчина. Он был окутан прозрачной пеленой белого дыма, одет в светло-серую футболку, покрытую пятнами крови, и чёрные джинсы, заправленные в ковбойские сапоги. На толстом кожаном ремне висело множество ножей, в том числе тесак мясника, стилет и нож с зазубренным лезвием.

Его подруга, Ампутация, стояла в углу комнаты, справа от меня. Я заметила край платья, фартук с инструментами и пробирками в карманах, длинные светлые кудряшки с завитками и такое же облако белого дыма вокруг, расползающееся по комнате. Она была почти скрыта стеной и полками, которые стояли за подиумом. Было крайне неудобно стрелять в неё. Если бы я знала, что она там, то могла бы проползти к дальней двери и застрелить её в упор.

Панацея стояла у дальней стены помещения, в самой высокой точке. У неё были каштановые волосы, развевающиеся от ветерка, проникавшего из разбитых окон, на голове — кепка с плоским верхом. Она была одета в майку и камуфляжные штаны, лицо покрывали веснушки. В глаза бросалось выражение страха на лице, которое отмечало её как жертву, а не как угрозу.

Методом исключения получалось, что нечто позади неё — это её сестра. По форме оно напоминало гроб, хотя явно было сделано из чего-то живого. Словно массивный кусок плоти, имеющий приблизительно ромбовидную форму, покрытый мозолистыми роговыми шишками и наростами, похожими на ногти, которые защищали и укрепляли края. На ближней ко мне стороне, словно огромный костяной нарост, выступало лицо девушки. Оно было неподвижным, точёным, с локонами длинных вьющихся волос, которые спадали со сторон ромба. «Сестра» плавала в воздухе на высоте полуметра над полом.

Я несколько растерялась от увиденного и едва не забыла, что хотела сделать. Я коротко вдохнула, затем вместе с медленным выдохом направила пистолет на Джека и надавила на спусковой крючок.

Я мысленно готовилась к тому, чтобы разрядить пистолет в Джека или Ампутацию, но забыла об отдаче. Первая пуля сразила Джека, моя рука дернулась — и вторая пуля ушла в потолок. Изначальная задумка — “стрелять, несмотря ни на что” — потеряла смысл.

Я распахнула дверь и повернулась вправо, чтобы открыть огонь по Ампутации, но рука онемела, а её реакция была быстрой. Я не успела выстрелить, она уже открыла дверь с другой стороны комнаты и бросилась в коридор.

У меня была всего доля секунды, чтобы решить, гнаться мне за ней или отправиться за Джеком. Я взглянула на Панацею, она ошарашенно смотрела на происходящее. Затем, словно зрительный контакт вывел её из ступора, она бросилась к Джеку, выставив вперёд руку. Он вслепую взмахнул ножом, и она испуганно замерла. Затем развернулась и бросилась к сестре.

Джек не выбыл из строя. Попадание пули сбило его с ног, но, похоже, даже не ранило. Он мгновенно вскочил на ноги, развернувшись на сто восемьдесят градусов лицом ко мне, с ножом наготове.

Я нырнула обратно за дверь. Нож нанёс скользящий удар по спине. Он не смог пробить костюм.

Странно, но когда я оказалась в коридоре спиной к стене, то почувствовала, что должна сражаться с Джеком, хотя было бы удобнее погнаться за Ампутацией.

— Проснись, — я услышала голос Панацеи. Она добавила что-то ещё, чего я не расслышала.

Меня будто толкнули, и я замерла, потрясенная неизвестно откуда нахлынувшими чувствами. Я потеряла дар речи, хотя сказать мне было нечего. Я словно стояла на самом краю Большого Каньона, и любое движение, даже маленький шаг назад в направлении надежной земли гарантированно отправит меня в падение к неминуемой смерти.

Парящая конструкция из плоти проломилась через дверной проём вслед за Ампутацией. Костяная маска была поднята вверх, словно открытая крышка, под ней виднелась прозрачная оболочка, содержащая желеобразную жидкость и девочку-подростка со светлыми волосами.

Глаза были открыты, но она находилась в полусне. Волосы развевались, парили в жидкости, которая казалась гуще воды. Руки были вытянуты в стороны, но ладони и нижняя часть тела была спрятана в окружавшей её плоти. Края капсулы, развёрнутые вокруг лица, были изогнуты вперёд, словно бычьи рога.

Если её сестра бросится на меня, я не смогу защититься. Я стояла, как олень в свете автомобильных фар, не способная думать или заставить себя двигаться.

Она медленно повернулась в воздухе, словно собираясь с мыслями. Вначале потихоньку, грузно, затем с ускорением она понеслась за Ампутацией, ударяясь о стены и разрывая гипсокартонные перегородки, плитку и оконные рамы, когда инерция заносила её чересчур далеко, либо когда она слишком рано сворачивала за угол.

Я слышала, как Ампутация, убегая, смеялась детским ликующим смехом.

— Неразумно, вы обе поступили очень неразумно, — отчитал нас Джек. — Видишь ли, теперь, когда Виктории здесь нет, у меня есть заложник.

Я стояла спиной к стене, сжимая пистолет. Десять патронов, четыре потрачено, если я не ошиблась. Я всегда закатывала глаза, глядя на то, как в фильмах обращаются с оружием и подсчётом патронов, но это оказалось сложнее, чем мне казалось. Шок и дезориентация, вызванные стрельбой, приводили к неспособности производить даже простые арифметические действия. Я не могла вспомнить, сколько раз стреляла в сражении на парковке.

— Я превращала всех микробов, касавшихся моей кожи, в передающуюся воздушным путём чуму, Джек, — заговорила Панацея тихим голосом. — Скоро ты умрёшь.

— А я? — вскрикнула я, испытывая острый приступ паники.

— Я не знала, что ты здесь. Ты тоже умрёшь. Сожалею.

— У дыма нашей маленькой Ампутации есть одно достоинство, — ответил Джек. — Если я правильно помню, это что-то вроде мер безопасности на случай случайного розлива стряпни, от которой она не привила себя и остальную команду. То, что он работает против насекомых и грызунов, это приятное дополнение, а не основное предназначение. Да и в любом случае, Ампутация поработала со всеми членами Девятки, чтобы более-менее защитить нас от большинства болезней.

— И от выстрелов?

— Подкожная сетка. Кроме того, есть дополнительная защита вокруг спинного мозга, внутренних органов, а ведь твоя пуля попала почти в позвоночник. Немного побаливает.

— Рой! Неважно, если я умру, — выкрикнула Панацея. — Я хочу жить, только чтобы Виктория вернулась к нормальному состоянию, но… не беспокойся об этой фигне с заложником. Если нужно умереть, чтобы убить этого ублюдка, я готова.

Не так-то просто. Убить таких сволочей как Джек или Ампутация? Это одно. Я могу пойти на это. Смерть постороннего? Это совсем другое.

Джек, похоже, правильно понял моё замешательство:

— Я подозреваю, Амелия, что всё-таки она беспокоится о заложнике. Чудовище, поселившееся в сердце Рой, очень похоже на твоё. Оно одинокое и отчаянно ищет место, которому хочет принадлежать, однако оно стремится доставлять мучение только ей одной.

— Не притворяйся, что знаешь меня, Джек, — выкрикнула я. — Ты уже пытался промыть мне мозги, но не справился.

— У меня был ненадёжный источник. Душечка была полезной, но она никогда не смогла бы стать долговременным членом группы. Одним из людей, которые по-настоящему особенные. Ампутация, Сибирь, я. Возможно Манекен, но трудно сказать. Он не особо общителен, но он с нами уже довольно давно.

Я молчала. Пока он говорил, громкость его голоса менялась. Он двигался?

В класс вели две двери. Возможно, он перемещался к одной из них, чтобы выскочить и напасть на меня? Я взглянула вдоль коридора. Туалет, комната уборщиц, ещё туалет, склад… похоже, что рядом с музыкальным классом с минимальной шумоизоляцией не было других учебных помещений.

— Конечно, в чём-то вы разные. Амелия, тебя беспокоит чувство вины, ты нагрузила себя своими правилами и прочей ерундой. Я хочу, чтобы ты подумала ещё раз о том, как здорово было бы стать свободной…

— Нет, — будто защищаясь, отрезала Амелия.

— Увы. Ну что ж, когда я анализировал вас двоих, я сказал, что вина толкает Рой вперёд. Почему ты чувствуешь себя виноватой, девочка с насекомыми?

Он пытается меня отвлечь.

Я бросилась бежать вдоль по коридору, пригнувшись ниже окошка в двери, пока не достигла участка, где прекратился эффект действия дыма. Я могла бы послать насекомых за Ампутацией и сестрой — Викторией, кажется, — но вокруг Ампутации по-прежнему будет инсектицидное облако. Нет, против неё мне нечего было предпринять.

— Всегда есть какая-то часть вины, связанная с семьёй. Скажи мне, что подумала бы твоя мама, если бы увидела, чем ты занимаешься целыми днями? Или ты не можешь её вспомнить из-за миазмов? Почти забыл об этом.

Я не могла вспомнить её лицо, кем она была, и где она сейчас, но всё равно ощутила острую боль сожаления. Я сжала зубы, чтобы удержаться от слов, и схватила шнуры, которые сплели насекомые. Я набросила петлю на рог Атланта и побежала вниз по коридору, продолжая пригибаться к земле.

Просто чтобы проверить, я отправила несколько насекомых в коридор. Дым всё ещё был там, но уже не такой густой. Они по прежнему гибли, хотя и несколько медленнее. Я вернула всех на исходную позицию. Нет смысла тратить их впустую.

— Рой! — певуче выкрикнул он. Акустика коридора не дала мне определить его положение, — Ты собираешься отвечать?

Пока я пыталась определить его положение, он пытался определить моё.

Я решила дать ему то, что он хочет.

— Ты жалок, Джек.

Я пыталась спровоцировать его и добилась успеха.

Я рассчитывала натянуть шнур поперек коридора, сбить его с ног.

Однако он не стал открывать дверь, он прыгнул через окно в верхней части двери, прижав колени к груди. Он приземлился, перекатился, засёк меня и полоснул ножом.

Я вскинула руки, чтобы защитить лицо. Ощущение веса шёлкового шнура пропало, когда лезвие разрезало его.

Мне давали уроки боя, хотя я и не помнила, кто и когда. Захвати противника врасплох. Закрывая руками лицо, практически вслепую, я бросилась на него.

Он пнул меня в бок, но инерции движения было достаточно, чтобы повалить его. Мы упали на пол, и я потянулась к дымящейся пробирке, висевшей у него на шее.

Джек уже держал в руке стилет. Он пырнул им мне в лицо, нацеливаясь в глаз, я мотнула головой назад, уворачиваясь, оставив попытку достать пробирку. Коленом он повалил меня на бок, перевернулся, одновременно перехватив нож другой рукой, и направил его мне в голову. Я воспользовалась инерцией и перекатилась, уворачиваясь от удара в ухо или висок. Он уже шёл за мной, выбрасывая вперёд ножи, сначала один, затем другой.

Конечно, он умел драться. Он говорил, что давно этим занимается.

Ненавижу. Ненавижу сражаться, ничего не зная о противниках.

Я попыталась встать, но получалось медленно и неуклюже, а я не могла помогать себе руками. Мне приходилось защищать ими голову и лицо от непрерывного шквала ударов. В каждой руке Джека был нож, и он не давал мне ни секунды передышки.

Руки закрывали голову, но недостаточно плотно. Я чувствовала, как удары лезвий попадают по ушам, разрезают волосы у виска. Несколько взмахов достали до лица.

Вслепую я бросилась в класс. Нужно перевести дыхание, собраться с мыслями, не дать себе превратиться в кровавое месиво. Я услышала шаги позади себя, и чья-то рука схватила меня за плечо. Я вывернулась и скинула её, новый удар полоснул по затылку. Кровь заливала глаза, уши были разодраны, отдельные порезы на голове и шее горели от боли.

Выкрик. Это не Джек. Ещё один выкрик. Те же слова, но я не могла их разобрать. В ушах была кровь.

Когда я вломилась в класс, это Панацея подскочила ко мне.

— Подлатай меня, — я не понимала, где Джек, не могла мыслить связно. Кажется, он не пошёл за мной. — Скорее!

Она коснулась моего лба, и я ощутила, как ножевые порезы затягиваются.

Но было ещё одно повреждение, которое требовало лечения.

— Красные миазмы отняли у меня способность распознавать людей. Я ничего не знаю о людях, с которыми дерусь. Исправь мне мозги.

— Я не умею… не могу.

— Если ты не исправишь меня, Джек может победить, и миллиарды людей погибнут. Если ты не вылечишь то, что сделала Ампутация своими миазмами, то я и ещё десять тысяч людей умрут от деградации мозга.

— Ты не понимаешь. Я не могу лечить повреждения мозга.

Сердце сжалось.

— Я… последний раз, когда я это сделала, когда нарушила правила, всё пошло вразнос. Ты просишь меня о том же, о чём просил Джек. Снова нарушить правила.

— Это просто правила.

Чёрт возьми, где сейчас Джек?

— Только они позволяют мне оставаться собой.

Он уходит. Глупая девчонка.

— Ты хотела умереть как заложник. Я прошу тебя о меньшей жертве. Измени себе, если так надо, но отмени то, что начала Ампутация.

— Есть вещи хуже смерти, — тихо сказала она.

— Спроси себя — что может быть хуже смерти тысяч людей от разрушения мозга, и вероятного конца света.

Она смотрела на меня.

Она просто смотрела на меня, но я почувствовала, как что-то во мне пробуждается, барьеры рушатся.

— Всё плохо. Каждую секунду у тебя всё больше необратимых повреждений.

— Это не срочно. Я больше беспокоюсь о Джеке, и об остальных, которые пострадали от этой штуки больше меня.

— Это паразит, который производит неправильно свёрнутый белок. Я могу остановить его, и думаю, что смогу создать противодействующий агент, который нейтрализует эти белки и будет способствовать лечению мозга. Он не сможет исправить существующие повреждения, но я могу помочь естественной пластичности мозга, можно создать новые связи к старой информации.

Её голос был таким тихим, что я едва её слышала.

Но теперь я смогла вспомнить остальных. Вспомнила Сплетницу и Брайана. Алека и Аишу. Наших собак. Наших врагов. Отца. Лицо мамы всплыло перед моим внутренним взором. Паника, которую я раньше не вполне осознавала, уходила. Я испытала облегчение.

— Со временем мои паразиты заменят существующих, а сами погибнут, если станет холодно. Или если ты повысишь уровень алкоголя в крови. Напейся через одну-две недели — так ты очистишь организм, и не пей грязную воду. Если все очистятся, то к концу зимы эффекты миазмов исчезнут.

— Наверное, это их она распыляла над территорией, перед тем как использовать катализатор.

— Похоже на то.

— А что насчёт повреждений, ты можешь запустить обратный процесс?

— Небольшие повреждения — да. Но я не могу исправить серьёзные, пока не займусь ими непосредственно. Есть другие целители, я знаю, они не так хороши, но, возможно, они смогут с этим справиться.

Я кивнула.

Проходили драгоценные секунды.

— Скажи, когда мне можно будет выдвигаться,— сказала я. — Джек собирается напасть или что-то провернуть.

— Я пытаюсь сконструировать такое решение, чтобы как можно быстрее помочь наибольшему числу людей. Паразиты будут покидать твоё тело вместе с потом, слюной и мочой, когда они попадут в местную воду, они начнут заменять других паразитов. Все, кого ты вылечила, будут сами лечить остальных. Обратная эпидемия. Мне нужно убедиться, что всё сделано правильно, иначе никто не излечится. Если я облажаюсь, будет хуже, чем то, что сделала Ампутация.

От тревоги и нетерпения я не могла спокойно стоять на месте. Джек что-то замышлял, а я сидела здесь.

Я попыталась отвлечь себя и сменить тему:

— Где ты взяла материал для Славы? Этот саркофаг. Ты говорила, что годится только живой материал, так что…

— Это были не люди.

— Не сказала бы, что это успокаивает.

— Я использовала феромоны, чтобы привлечь бездомных кошек, собак и крыс, затем соединила их вместе. У Виктории не было достаточного количества телесного жира, чтобы сохранять тепло, и она угасала быстрее, чем я могла обеспечить ей питание.

— Она всё-таки сможет вернуться к нормальной жизни?

— Нужно ещё немного времени. Следует убедиться, что она в порядке внутри кокона, затем отключить её от него и проверить, что она достигла физической стабильности. Как только я буду знать, что она в порядке… — она прервалась на полуслове.

— Эми…

— Иди, я закончила. Иди за Джеком.

Я замешкалась на секунду. Её лицо было мрачным, она не могла смотреть мне прямо в глаза.

Я повернулась и побежала. Когда я поднялась на крышу, Атлант уже ждал меня.

Слишком много времени потеряно. Сейчас моё тело было противоядием против генераторов прионов Ампутации, но мне нужно было найти её и Джека. Я сканировала территорию, смутно различая области, которые при контакте убивали насекомых, мне всё ещё необходимо было понять, куда направлялась парочка.

Слава парила над школой, выискивая Ампутацию. «Кокон», как Эми назвала его, был повреждён не меньше, чем ворота школы, но Слава внутри была цела.

То, что она всё ещё их искала, означало, что, вероятно, события разворачивались по наихудшему сценарию.

Убивающий насекомых дым вёл за пределы школьных ворот. По нему невозможно было понять, прошли они здесь сейчас и спрятали источник дыма, или же это след, оставленный ранее. Я могла проверить наличие дыма только послав туда разведчиков, что означало гибель десятков или даже сотен насекомых.

Если они остались здесь, а я уйду, они смогут сделать что-нибудь ужасное с Эми и Славой. И наоборот, если они ушли, а я останусь, катастрофа грозит всем остальным.

Я решила пойти за ними, направляя Атланта к границам непрерывно расширяющегося круга, обследуя окрестности насекомыми.

Со смесью страха и облегчения я обнаружила свежий истребляющий дым Ампутации в километре от школы. Мне повезло, я приняла верное решение.

Они разделились. Два следа, уводящие на разные улицы. Насекомые падали замертво, по несколько штук каждую секунду, их количество непрерывно уменьшалось. Это как игра в морской бой с движущимися кораблями и ограниченными боеприпасами.

Три следа. Я зависла в воздухе.

Три?

Я метнулась к ближайшему, бросив Атланта, побежала в переулок, проскользнула через дыру в стене заброшенного здания, мимо груды щебня… Что-то не так. Даже Ампутации невозможно было бы пролезть через такие маленькие отверстия.

И до того, как я вернулась к Атланту, обнаружилось ещё несколько следов. Через пару минут их уже был десяток.

Наша команда когда-то использовала этот метод, мы задействовали силу Мрака, чтобы сбежать после ограбления банка. Но как это делали они? Вряд ли это ветер разогнал газ по переулкам и запутал следы. Пробирки с веществом несли живые существа?

Механические пауки. Они вернулись к своему создателю, и Ампутация использовала их, чтобы распространять пары и обмануть чувства моего роя.

Они сбежали.